Неточные совпадения
Он с холодною кровью усматривает все степени
опасности, принимает нужные меры, славу свою предпочитает
жизни; но что всего более — он для пользы и славы отечества не устрашается забыть свою собственную славу.
В этом случае грозящая
опасность увеличивается всею суммою неприкрытости, в жертву которой, в известные исторические моменты, кажется отданною
жизнь…
Этот ужас смолоду часто заставлял его думать о дуэли и примеривать себя к положению, в котором нужно было подвергать
жизнь свою
опасности.
Разве я не знаю вперед, что мои друзья никогда не допустят меня до дуэли — не допустят того, чтобы
жизнь государственного человека, нужного России, подверглась
опасности?
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на
жизнь его, то задумались еще более: стало быть,
жизнь его была в
опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом деле такой?
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил
жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая
жизнь его была не раз в
опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие
жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке на твердой груди.
— Конечно, если это войдет в привычку — стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта
опасность, хотя вся
жизнь основана на
опасностях. Однако ежели молодые люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан человек…
«Дома у меня — нет, — шагая по комнате, мысленно возразил Самгин. — Его нет не только в смысле реальном: жена, дети, определенный круг знакомств, приятный друг, умный человек, приблизительно равный мне, — нет у меня дома и в смысле идеальном, в смысле внутреннего уюта… Уот Уитмэн сказал, что человеку надоела скромная
жизнь, что он жаждет грозных
опасностей, неизведанного, необыкновенного… Кокетство анархиста…
А может быть, сон, вечная тишина вялой
жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и
опасностей заставляли человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.
Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской
жизни, созданную нашими гомеридами тех туманных времен, когда человек еще не ладил с
опасностями и тайнами природы и
жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружавших его бед, когда и в воздухе, и в воде, и в лесу, и в поле царствовали чудеса.
Бабушка могла предостеречь Веру от какой-нибудь практической крупной ошибки, защитить ее от болезни, от грубой обиды, вырвать, с
опасностью собственной
жизни, из огня: но что она сделает в такой неосязаемой беде, как страсть, если она есть у Веры?
Сильно бы вымыли ему голову, но Егорка принес к обеду целую корзину карасей, сотни две раков да еще барчонку сделал дудочку из камыша, а барышне достал два водяных цветка, за которыми, чуть не с
опасностью жизни, лазил по горло в воду на средину пруда.
Но не на море только, а вообще в
жизни, на всяком шагу, грозят нам
опасности, часто, к спокойствию нашему, не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего с дурным, всюду рассеяно много «страшных» минут, где воображение подозревает
опасность, которой нет. На море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «страшным», в глазах непривычных людей, минутам. И я бывал в числе последних, пока не был на море.
Русский священник в Лондоне посетил нас перед отходом из Портсмута и после обедни сказал речь, в которой остерегал от этих страхов. Он исчислил
опасности, какие можем мы встретить на море, — и, напугав сначала порядком, заключил тем, что «и
жизнь на берегу кишит страхами,
опасностями, огорчениями и бедами, — следовательно, мы меняем только одни беды и страхи на другие».
Были среди них люди, ставшие революционерами потому, что искренно считали себя обязанными бороться с существующим злом; но были и такие, которые избрали эту деятельность из эгоистических, тщеславных мотивов; большинство же было привлечено к революции знакомым Нехлюдову по военному времени желанием
опасности, риска, наслаждением игры своей
жизнью — чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи.
И как военные живут всегда в атмосфере общественного мнения, которое не только скрывает от них преступность совершаемых ими поступков, но представляет эти поступки подвигами, — так точно и для политических существовала такая же, всегда сопутствующая им атмосфера общественного мнения их кружка, вследствие которой совершаемые ими, при
опасности потери свободы,
жизни и всего, что дорого человеку, жестокие поступки представлялись им также не только не дурными, но доблестными поступками.
В-третьих, подвергаясь постоянной
опасности жизни, — не говоря уже об исключительных случаях солнечных ударов, утопленья, пожаров, — от постоянных в местах заключения заразных болезней, изнурения, побоев, люди эти постоянно находились в том положении, при котором самый добрый, нравственный человек из чувства самосохранения совершает и извиняет других в совершении самых ужасных по жестокости поступков.
Для России представляет большую
опасность увлечение органически-народными идеалами, идеализацией старой русской стихийности, старого русского уклада народной
жизни, упоенного натуральными свойствами русского характера.
Есть
опасность, что новый человек может оказаться выброшенным вовне, отчужденным от самого себя, обращенным исключительно к материальной стороне
жизни, к технической цивилизации.
Но эти успехи ведут к истреблению
жизни и подвергают
опасности самое существование человеческой цивилизации.
В розановской стихии есть вечная
опасность, вечный соблазн русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной
жизни в мире.
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что
жизнь пациента была в решительной
опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю
жизнь, то на довольно продолжительное время».
После охоты я чувствовал усталость. За ужином я рассказывал Дерсу о России, советовал ему бросить
жизнь в тайге, полную
опасности и лишений, и поселиться вместе со мной в городе, но он по-прежнему молчал и о чем-то крепко думал.
Странная, оригинальная развалина другого века, окруженная выродившимся поколением на бесплодной и низкой почве петербургской придворной
жизни. Она чувствовала себя выше его и была права. Если она делила сатурналии Екатерины и оргии Георга IV, то она же делила
опасность заговорщиков при Павле.
Я пожал руку жене — на лице у нее были пятны, рука горела. Что за спех, в десять часов вечера, заговор открыт, побег, драгоценная
жизнь Николая Павловича в
опасности? «Действительно, — подумал я, — я виноват перед будочником, чему было дивиться, что при этом правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве лучше своего товарища на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
Жизнь наша в Новгороде шла нехорошо. Я приехал туда не с самоотвержением и твердостью, а с досадой и озлоблением. Вторая ссылка с своим пошлым характером раздражала больше, чем огорчала; она не была до того несчастна, чтобы поднять дух, а только дразнила, в ней не было ни интереса новости, ни раздражения
опасности. Одного губернского правления с своим Эльпидифором Антиоховичем Зуровым, советником Хлопиным и виц-губернатором Пименом Араповым было за глаза довольно, чтобы отравить
жизнь.
В обыденной
жизни я был скорее робок, неумел, не самоуверен и был мужествен и храбр лишь когда речь шла об идейной борьбе или в минуты серьезной
опасности.
Но я чувствовал глубокий разрыв не только с дворянским обществом, но и с так называемым либеральным и даже радикальным обществом, которое все-таки было обществом легальным, которое пользовалось благами
жизни, не подвергаясь никаким
опасностям, несмотря на свою оппозиционность.
Пан Уляницкий ничего не имел против этого и только, приступая к бритью, предупреждал нас, чтобы мы вели себя смирно, так как малейшее нарушение порядка в эту важную минуту угрожает
опасностью его
жизни.
Подмена же веры знанием в данных условиях мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед
опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т. е.
жизнь под принуждением данной природной действительности.
Он покорно переносит все лишения и равнодушен к
опасностям, которые так часто угрожают его
жизни и здоровью.
Как бы то ни было, но тетеревиная матка не меньше утиной бережет своих детей и при всякой
опасности жертвует за них своею
жизнью.
Обыкновенная
жизнь, когда я был здоров, когда никакая
опасность мне не угрожала, не вызывала так ярко наружу лежащего в глубине души, беспредельного чувства материнской любви.
И
жизнь его течет легко и обильно, проникнутая сознанием тех благ, которые изливаются на него государством, и решимостью стоять за него, по крайней мере, до тех пор, пока этой решимости не будет угрожать серьезная
опасность.
Они все время лезли из кожи, чтобы выказать свое внимание к русскому горному делу: таращили глаза на машины, ощупывали руками колеса, лазили с
опасностью жизни везде, где только может пролезть человек, и даже нюхали ворвань, которой были смазаны машины.
Капля за каплей она прививала девочке свой мизантропический взгляд на
жизнь и людей, стараясь этим путем застраховать ее от всяких
опасностей; в каждом деле она старалась показать прежде всего его черную сторону, а в людях — их недостатки и пороки.
Она понимала, что такую
жизнь можно любить, несмотря на ее
опасность, и, вздыхая, оглядывалась назад, где темной узкой полосой плоско тянулось ее прошлое.
Исполать вам, Захар Иваныч! ибо надобно знать, что такое яйцо и какую роль оно играет в
жизни человеческих обществ; надобно собственным опытом убедиться, как этот продукт хрупок и каким
опасностям он подвергается при перемещениях, чтоб вполне оценить вашу заслугу перед отечеством.
Боязнь за"шкуру", за завтрашний день — вот основной тезис, из которого отправляется современный русский человек, и это смутное ожидание вечно грозящей
опасности уничтожает в нем не только позыв к деятельности, но и к самой
жизни.
Но зато, когда снаряд пролетел, не задев вас, вы оживаете, и какое-то отрадное, невыразимо приятное чувство, но только на мгновение, овладевает вами, так что вы находите какую-то особенную прелесть в
опасности, в этой игре
жизнью и смертью; вам хочется, чтобы еще и еще и поближе упало около вас ядро или бомба.
— Эта
опасность («про какую он говорит
опасность, сидя на Северной», подумал Козельцов), лишения, ничего достать нельзя, — продолжал он, обращаясь всё к Володе. — И что вам за охота, я решительно вас не понимаю, господа! Хоть бы выгоды какие-нибудь были, а то так. Ну, хорошо ли это, в ваши лета вдруг останетесь калекой на всю
жизнь?
— Но что ж за
жизнь! — начал Александр, — не забыться, а все думать, думать… нет, я чувствую, что это не так! Я хочу жить без вашего холодного анализа, не думая о том, ожидает ли меня впереди беда,
опасность, или нет — все равно!.. Зачем я буду думать заранее и отравлять…
Рассказывали, например, про декабриста Л—на, что он всю
жизнь нарочно искал
опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что; в Сибири с одним ножом ходил на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые, замечу мимоходом, страшнее медведя.
Поэтому вы не удивитесь, если я, в видах воспособления, решаюсь, даже с
опасностью жизни, прибегать к некоторым побочным средствам, которые помогают мне иметь приличную редакторскому званию одежду и удовлетворять издержкам представительства.
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю
жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил, к себе гостей не принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой
опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
Быть может, князь, которого он принял как сына, нанес ему в тот же день кровавое оскорбление, ему, лучшему другу отца его; ему, который готов был подвергнуть
опасности собственную
жизнь, чтобы скрыть Серебряного от царского гнева!
Не из трусости и не для сохранения своей
жизни, которая, при переменчивом нраве царя, могла быть в
опасности, решился Вяземский оправдаться.
А если так, если так мало
опасности (то есть по-настоящему совершенно нет никакой), — для чего такое серьезное отягощение больных, может быть в последние дни и часы их
жизни, больных, которым свежий воздух еще нужней, чем здоровым?
Если назначенное по преступлению число ударов большое, так что арестанту всего разом не вынести, то делят ему это число на две, даже на три части, судя по тому, что скажет доктор во время уже самого наказания, то есть может ли наказуемый продолжать идти сквозь строй дальше, или это будет сопряжено с
опасностью для его
жизни.